2016-05-15

14 мая 1868 года колониальными войсками Рос. империи была занята крепость Самарканда. Через некоторое время аборигены восстали, оставшиеся в Самарканде русские войска оборонялись в крепости 8 дней, пока не пришла помощь от генерала Кауфмана.
Среди осажденных был и русский интеллигент, выпускник Санкт-Петербургской и Парижской академий, друг Льва Толстого, Томаса Эдсона, Хосе Марти, Эрнста Гесселя, Ильи Репина, художник Василий Васильевич Верещагин, который со смаком вспоминал - как он , получая немало удовольствия, отстреливал этих двуногих "зайцев":

Все мы, «завоеватели» Самарканда, следом за генералом Кауфманом, расположились во дворце эмира; генерал — в главном помещении, состоявшем из немногих, но очень высоких и просторных комнат, а мы, штаб его, — в саклях окружающих дворов... Я ежедневно ездил в город и за город, осматривал мечети, базар, училища, особенно старые мечети, между которыми уцелело еще немало чудных образцов; матерьяла для изучения и рисования было столько, что буквально трудно было решиться, за что ранее приняться: природа, постройки, типы, костюмы, обычаи, все было ново, оригинально, интересно.

Только что, на другой день, я сел пить чай, поданный мне моим казаком, собираясь идти дописывать своего афганца, какраздался страшный бесконечный вой:
Ур! Ур! — вместе с перестрелкой, все более и более усиливавшейся. Я понял серьезность дела — штурмуют крепость! — схватил мой револьвер и бегом, бегом по направлению выстрелов, к Бухарским воротам.

Снова крики Ур! Ур! Ур! все ближе, ближе, и над нами на стенах показались несколько голов из числа штурмующих, готовившихся, очевидно, сойти в крепость. Солдаты, не ожидая команды, дали залп, головы попрятались, и все смолкло; толпа, очевидно, отхлынула от стены, встретивши пули там, где она надеялась войти безнаказанно, врасплох...
... слышны уже крики отдельных голосов, очевидно, они направляются к пролому, невдалеке от нас; мы перешли туда, притаились у стены, ждем.
— Пройдем на стену, встретим их там, — шепчу я Назарову, наскучив ожиданием.
— Тсс...— отвечает он мне,— пусть войдут.
Этот момент послужил мне для одной из моих картин.
Вот крики над самыми нашими головами, смельчаки показываются на гребне
— грянуло Ура! с нашей стороны, и такая пальба открылась, что снова для штыков работы не осталось, все отхлынуло от пуль.

(тюркское Urа = бей (от urmak — бить)

Атакующие часто беспокоили нас и в перерывах между штурмами: подкрадутся к гребню стены в числе нескольких человек, быстро свесят ружья и, прежде чем захваченные врасплох солдатики успеют выстрелить, опять спрячутся, так что их выстрелы нет-нет да и портили у нас людей, а наши почти всегда опаздывали и взрывали только землю стены.
Меня это очень злило, я подолгу стаивал с ружьем наготове, ожидая загорелой башки, и раз не удержался, чтобы не прибавить крепкое словцо...

На новом нашем обсервационном пункте мы расположились отлично. Казак мой, разыскавший меня и не захотевший отстать «от барина», был послан за бывшими у меня сигарами, а Назаров велел принести хлеба и водки. Закусили и закурили по сигаре — что за роскошь! Сигары произвели такой живительный эффект, что я купил еще ящик и роздал по всем ближним постам — везде за¬дымили. Тут принесли нам всем щей и мы подкрепились; это после утреннего стакана чая, да еще недопитого, было мне на руку. Назаров со всею своею командою расположился в тени сакли, а я с охотниками держался больше на стене, где тешился стрельбою — нет-нет да и имеешь удовольствие видеть, как упадет подстреленный "зайчик"...

Помню, я застрелил тут двоих из нападавших, если можно так выразиться, по-профессорски.«Не торопись стрелять, — говорил я, — вот положи сюда ствол и жди»;
я положил ружье на выступ стены; как раз в это время халатник, ружье на перевес, перебежал дорогу перед самыми воротами; я выстрелил, и тот упал убитый наповал.
Выстрел был на таком близком расстоянии, что ватный халат на моей злополучной жертве загорелся, и она, т.е. жертва, медленно горевши в про¬должение целых суток, совсем обуглилась, причем рука, поднесенная в последнюю минуту ко рту, так и осталась, застыла; эта черная масса валялась тут целую неделю до самого возвращения нашего отряда, который весь прошел через нее, т.е. мою злополучную жертву. Другой упал при тех же условиях и тоже наповал.
«Ай да Василий Васильевич,— говорили солдаты,— вот так старается за нас»....

Как поутихло, мы сделали вылазку, главною целью которой была невдалеке находившаяся мечеть;... Здесь мы тоже живо запалили все, что могло гореть. Говорили шепотом, в темноте только и слышно было: «Николай Николаевич! Василий Ва¬сильевич! Вот сюда петушка, живо, живо!»
Далеко за полночь сильный непривычный шум разбудил меня — это рухнула подожженная нами мечеть. Мы взошли на стену полюбоваться на дело наших рук; ночь была прелестная, воздух такой тихий, небо звездное...

...хорошо было видно, как на наше вчерашнее местопребывание велась атака, как масса атакующих бегом с криком Ур!поднялась до гребня и, потеряв несколько убитых и раненых, стремительно же утекла назад....

За все это дело мы потеряли сравнительно много народа. Я наложил потом стогом две арбы тел.
Некоторые были мертвы уже, другие еще пускали дух или пузыри — последние преимущественно из тех, что выпили лишнюю рюмку водки перед делом....

... едва ли не лучшие минуты моей жизни были эти два дня, проведенные в самой высокой дружбе, в самом искреннем братстве, устремленных к одной общей цели, всеми хорошо сознаваемой, всем одинаково близкой, — обороне крепости. Я хорошо помню и искренне говорю, что ни разу мысль о какой бы то ни было награде не приходила мне в голову, и вдруг стали считать заслуги, кто что совершил, кто что может получить, получить ли? и проч....
Батюшки! Пощадите...
С горя я взял ружье и ушел в нашу башню при воротах — стрелять "зайцев", нет-нет да и подвертывавшихся под выстрелы.

...я ушел в свою саклю и в первый раз после 8 дней лег на чистую простыню. Хотелось заснуть, но не мог, нервы были слишком напряжены. Я лежал в полудре¬моте, когда ворвался ко мне Николай Николаевич Назаров. .
— Василий Васильевич! У меня свежий батальон, пойдем город жечь?!
— Нет, не пойду, — отвечал я.
— Так не пойдете?
— Нет.
— Ну, так я пойду один, пусть скажут, что Назаров сжег Самарканд!!!
Скоро огромный столб дыма дал знать, что Назаров время не потерял — весь громадный базар запылал.

Добрейший Кауфман, понимавший, что надобно будет дать пример строгости, очевидно, нарочно провел предыдущую ночь не доходя несколько верст, чтобы дать возможность уйти большому числу народа, особенно женщинам и детям, зато теперь он отдал приказ примерно наказать город, не щадить никого и ничего.
Один военный интендантский чиновник, бывший в числе добровольных карателей, рассказывал, что «вбегает он с несколькими солдатами в саклю, где видит старую, престарую старуху, встречающую их словами: аман, аман! (будь здоров). Видим, говорит, что под рогожами, на которых она сидит, что-то шевелится, — глядь! а там парень лет 16; вытащили его и пришибли, конечно, вместе с бабушкою».
Солдатам дозволили освидетельствовать лавки, и чего, чего они оттуда не натаскали! Нельзя было без смеху смотреть, как они одевались потом во всевоз¬можные туземные одеяния, одно другого пестрее и наряднее. За несколько рублей можно было купить у них целые сокровища для этнографа.
А что погибло в пожаре старых, чудесной работы, резных деревянных дверей, колонок и проч., то и вспомнить досадно!
Назаров потешился и с лихвою заплатил городу за все беспокойства, ему причиненные в продолжение памятных 8 дней осады: особенно выместил он злобу на мечети Ширдари, с минарета которой так метко стреляли из фальконетов по нашим больным, раненым и по артиллерийскому парку.
«Всех перебил в проклятой мечети», — хвастал он потом.
Так как у меня был в этой мечети знакомый мулла, которого я, признаюсь, втайне подозревал в помянутой злой стрельбе по нас, но участь которого меня все-таки беспокоила, то я расспросил подробно одного из офицеров, участвовавших в войне с Назаровым, много ли и какого народа нашли они в мечети.
«Нет, не много, — отвечал он, — все разбежались, подлецы!» Я вздохнул свободно. «Только один старикашка мулла попался; поверите ли, как кошка, убежал от нас на самый верх минарета».
— Ну?!
— Ну, конечно, сбросили его штыками оттуда.
— Уф!!
Как теперь вижу генерала Кауфмана на нашем дворе, творящего, после всего происшедшего, суд и расправу над разным людом, захваченным в плен с оружием в руках или уличенным в других неблаговидных делах.
Добрейший Константин Петрович, окруженный офицерами, сидел на походном стуле и, куря папиросу, совершенно бесстрастно произносил:
«Расстрелять, расстрелять, расстрелять, расстрелять!»

* * *
Самарканд в 1868 году. Из воспоминаний художника В. В. Верещагина.
Журнал «Русская старина». СПб., 1888, № 9.

Выступая против войн «вообще», Верещагин был убежденным сторонником войн колониальных — разу¬меется, в их цивилизаторских «белых одеждах».
«Ген» великодержавного патрио¬тизма, российского мессианства был настолько в нем силен, что не мешал художнику даже ставить в пример колонизаторскую распорядительность соперников-англичан.

Задолго предваряя столыпинскую программу «вторичной колонизации» края, Верещагин дает прямо-таки формулу, аксиому:
«Там, где наш солдат косит сено, а казак поит своего коня, земля, хоть и завоеванная нами, еще не вполне наша. Но там, где пашет наш крестьянин,—там Россия».

* * *
Что интересно, что по воспоминаниям очевидцев, самаркандские евреи, тогда были добровольными помощниками русских оккупантов:

"У нас в Самарканде есть еврейский квартал, где живут только евреи. Они одеваются, как мы, в халат и тюбетейку, но мы бреем головы, а у них на висках вьются пейсы. Кроме того, им запрещено носить пояса, как у нас: они обязаны подпоясываться веревкою. Вот по пейсам и по веревке их сейчас можно отличить от нас, даже издали. Мы слышали, что евреи, узнав о том, что готовится восстание, бегали крадучись в крепость и предупреждали русских. Но русские не поверили евреям и прогнали их.
...опасно было ходить по городу, (русские) солдаты могли принять за мятежного сарта и пристрелить. Исключение было сделано только для евреев, их не трогали. Они, в то время как наши ополченцы и беки с сарбасами входили в город, успели-таки пробраться в крепость и заявить там, что евреи в мятеже не участвуют. Кроме того, они были полезны в крепости, работали там. Кстати русские вспомнили их предупреждение. Русские солдаты, обходя улицы города, не заглянули даже в еврейский квартал. Вместе с солдатами ходили и евреи. Они теперь гордо подняли головы и сбросили свои веревки. Они указывали солдатам дома горячих патриотов-зачинщиков, а также места, где были зарыты сартами деньги и ценные вещи. Ведь они все знали, слышали и видели.

По слову генерала Кауфмана, на другой же день сарты стали возвращаться в свои жилища. Мы с отцом также приехали посмотреть свою городскую саклю. Она оказалась цела, потому что, к счастью нашему, никто там не прятался и из сакли в русских не стрелял. Отец откопал сундучок, в котором зарыл шелковые одежды Айши, ее приданое и некоторый запас своих денег. Все это было не тронуто, так как мы не слыли богатыми, и евреи за нами не подсматривали...."

Рассказ Магомета Суфи, самаркандского жителя, ткача шелковых материй.

Рассказы очевидцев о завоевании русскими Самарканда и о семидневном сидении // Исторический вестник. № 9, 1904

2016-05-15

Родное, ордынское, - Ур-Ур-Ур, -Ура! - звучало с обеих сторон - и от сартов и от урусов

Родное, ордынское, - Ур-Ур-Ур, -Ура! - звучало с обеих сторон - и от сартов и от урусов